Зимой в Киеве и первый костюм...
(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)
Вместе с поздравлениями и новогодними пожеланиями тетя Люба с дядей пригласили меня приехать к ним на зимние каникулы. Мама собрала чемодан: гостинцы -киевлянам, а мне - теплые вещи и продукты в дорогу. Следующим вечером отец проводил меня на поезд.
Утром я впервые увидел зимний Киев. Пушистый снег укрыл могучие ветви старых каштанов и пирамидальных тополей, уцелевшие жилые дома, улицы, площади и руины еще не восстановленных домов. Всё это произвело впечатление какого-то волшебства.
С чемоданом, обойдя дом по Саксаганской №1, вошел во двор, по обледенелой лестнице поднялся на второй этаж и через «черный ход» попал на кухню. У газовых плит Люба с соседкой «мадам» Роговой, «колдовали» над приготовлением завтрака. Почувствовав поток ворвавшегося вслед за мной морозного воздуха, Люба оглянулась и с криком «Ой, кто приехал?!», бросилась мне на шею...
Когда мы вошли в комнату, Аврум Ицкович засуетился и открыл дверцу шкафа. Я подумал, что старик хочет повесить там мое пальто, но он снял с вешалки новый двубортный коричневый костюм и вручил мне: «Это, как обещал, тебе от нас подарок. Примерь, и носи на здоровье!». Взволнованная тётя Люба стояла рядом с мужем. Её обычно бледные щеки покрылись румянцем, на глазах блеснули слезы. Я представлял, сколько радости ей, маминой сестре, не имевшей своих детей, но искренне любящей меня, значил этот подарок, сшитый руками её пожилого супруга. Этот костюм был из того самого отреза, который с довоенного времени всю войну хранила для меня моя мама… Тут же за дверцей гардероба я разделся и облачился в костюм. На мне он сидел как вылитый. Я, обалдевший от радости, не знал, как отблагодарить дядю и тетю за этот, специально для меня сшитый костюм «на выход»! Крепко их расцеловал.
После завтрака я сказал Любе:
- Женечка нам написала, что Яша уволился из армии, и они живут у её мамы. Сейчас же хочу с ними увидеться. Несмотря на возражения тёти и дяди, мигом оделся и выскочил на улицу. Через несколько минут я уже стучал в оббитую дерматином дверь Ерусалимских.
Навстречу мне с восторженным криком бросился четырехлетний Ленечка. Он заметно подрос и окреп. Но, войдя в комнату и повесив на дверной крючок пальто, я почувствовал, что мой внезапный визит ни у кого, кроме племянника, не вызвал радости. Когда меня поцеловала Женечка, ее губы показались сухими и холодными, а большие карие глаза, которые раньше многих «сводили с ума», потухшими, безразличными. До войны я знал курносого и розовощекого Яшу Шаха. Из дома он уехал в Харьковское артучилище. Но теперь узнал его не сразу - худющего, бледного, в офицерской гимнастерке...
Родители Веры Марковны, Софья Ильинична и Марк Абрамович, подошли и поздоровались. А Нелочка, услышав радостные восклицания Ленечки, вышла из-за ширмы, где находилась ее «резиденция», и кивнула мне головой.
Вера Марковна сдержанно предложила чаю. Я сел, но от чая отказался: только-только позавтракал. Женечка присела рядом, а я, обняв её, спросил, как они здесь устроились.
– Яша, - рассказала сестра, - демобилизованный офицер, фронтовик, награжденный боевыми наградами за японскую войну, после приезда в Киев начал ходить в райсовет, горсовет, военкомат - просить, чтобы дали нам какую-нибудь комнату, хотя бы угол… Но везде получал отказ. Потом ходил по заводам, фабрикам и артелям: просил дать ему какую-нибудь работу. Его вежливо встречали в отделах кадров и просили заполнить анкету. Но как только «кадровики» видели в анкете национальность «еврей», интерес к нему пропадал. А когда он, член партии, надев на китель боевые награды, пришел на прием в ЦК Украины, ему там сказали: «В Киеве свободной жилплощади для вас нет. Поезжайте на село. Там получите и хату, и работу!» Тогда наступили холода, и у нас не было другого выхода, как остаться жить у мамы. И вот в этой комнате, которая до войны казалась большой, сейчас для восьми человек стала очень тесной...
Женечка постаралась мне улыбнуться и, скривив губы, даже пошутить: «Живем, как говорится, в тесноте, но не в обиде…», но тут подошедший к нам Яша, прервав рассказ жены, почему-то спросил, куда я собираюсь поступать после окончания школы.
- С детства мечтал быть лётчиком….
Яша неодобрительно покачал головой:
-Э, да ты, брат, романтик… Давай, - неожиданно предложил он, - выйдем с тобой на свежий воздух, поговорим...
Яша встал, надел офицерскую шинель без погон, шапку-ушанку. За ним оделся и я. Наш уход из дома ни у Женечки, ни у остальных не вызвал удивления: все были заняты своими невеселыми мыслями и разговорами…
День был морозный и ясный. Солнце слепило глаза. Под офицерскими сапогами Яши и моими ботинками поскрипывал затоптанный прохожими снег. Идя рядом с капитаном-артиллеристом, командиром батареи, воевавшим с японцами на самом «краю света», я думал, почему он все же уволился из армии? Тогда я не мог знать, что в армии проходило очень большое сокращение, а Яша, даже без его согласия, мог оказаться в числе уволенных...
По тихой Мало-Васильковской мы дошли до старинного здания бывшей синагоги Бродского, о которой часто вспоминал дядя, миновали Бессарабский рынок и вышли на Крещатик. Правая сторона главной киевской улицы застраивалась многоэтажками. Их стены украшали разноцветными плитками украинской керамики. Остановились у пивного ларька.
- Ты любишь пиво? - спросил Яша.
- Папа любит, а я - нет.
- Но ты ж не пробовал пива с подогревом?
– Нет.
- А здесь продают. Выпьешь, может, полюбишь.
- Сам пей, а я не буду.
- А ты знаешь, с чем лучше всего пить пиво?
- Папа говорил: с солеными баранками.
- Это старо. Новая мода закусывать пиво плавленым сыром...
Яша небрежно вытянул из бумажника зеленую «десятку» и заказал кружку пива и два сыра. Продавщица нацедила из крана в пивную кружку жидкость соломенного цвета, покрытую толстым слоем белой пены, и поставила на прилавок. Еще бросила две плитки сыра «Новость» в блестящей фольге.
Яша дал мне одну плитку и показал, как развернуть фольгу. Затем, сдув пену, предложил: «Попробуй!» Я глотнул чуть теплую, горьковатую жидкость… Не понравилась. – «Спасибо. Пей сам».
- Тогда хоть поешь сыра, - попросил Яша, - а сам с удовольствием стал втягивать в себя пиво.
Я с любопытством очистил фольгу до половины, и зубы вонзились в желтоватую солено-вязкую массу, по вкусу ничем не напоминающую ни «голландский» сыр, ни крестьянский творог. Но чтоб не уронить уважения Яши, я заставил себя съесть всю плитку.
За пивным ларьком мы перешли на другую сторону Крещатика. Почувствовав особое расположение Яши ко мне, я, наконец, понял, что он не случайно пригласил меня в попутчики. Ведь я был той ниточкой, которая связывала его с родителями. От меня он хотел побольше узнать об их жизни за долгие годы разлуки. Я ему рассказал все, что знал, как они обитали в Кара-Балты и как сейчас живут в Полтаве. Яша поблагодарил меня, а потом, критически окинув взглядом мою фигуру, спросил:
- Ты, говоришь, после школы мечтал поступить в лётное училище. Хорошо подумал? Ты ж один у родителей….
- Яша, ведь ты тоже был единственным сыном в семье, и родители не возражали, что уехал в артиллерийское училище.
- Тогда было другое время. Вот-вот должна была начаться война, и каждый готов был защищать Родину. А сейчас везде требуются гражданские специальности, нужно восстанавливать всё, что разрушила война. А что ты любишь, кроме авиации?
- Литературу и историю. Учителя мне предсказывали стать писателем или журналистом.
- Тогда тебе прямая дорога в Полтавский пединститут. На филологический или исторический факультет… Будешь, как говорится, и дома, и замужем.
- Учиться в Полтаве, чтобы потом работать учителем? - возмутился я. - Ни за что! Все мои друзья мечтают учиться в Харькове, Киеве, даже в Москве...
- Тогда приезжай в Киев. Здесь тетя Люба, мы с Женей… Только в университет не пытайся…
- Почему?
- В армии я мечтал: уволюсь, приеду в Киев, поступлю на работу и параллельно заочно учиться на юридическом факультете университета. Но когда приехал в Киев и подал заявление, в приемной комиссии мне сказали, что в университет принимают только национальные кадры. То есть украинцев и, конечно, русских. А по закону как демобилизованного офицера с боевыми наградами должны были принять на юрфак вне всякого конкурса...
- А разве мы, евреи, живущие на Украине, не входим в «национальные кадры»? - с удивлением спросил я.
- Выходит так. Антисемитизм в Украине везде. В Киеве в каждом дворе, на улицах, на заводах, в университете, даже в ЦК партии евреев обзывают на каждом шагу. Когда же евреи дают отпор антисемитам, виновными остаются евреи…
Продолжение следует