(Продолжение. Начало в предыдущих номерах)
Заметно подросший и окрепший брюнет Виля Зубков (Зубило) каждый вечер после уроков «околачивался» у дверей 10-ой женской школы: искал самую красивую девочку. А когда находил, при знакомстве представлялся «Вильямом». Девушка, ошарашенная таким необычным именем, удивлялась: - А что это за имя? - Ты разве не знаешь великого английского драматурга Вильяма Шекспира, автора «Гамлета», «Короля Лира?». Так в честь его меня и назвали родители, - заученно объяснял Виля.
Однажды он, стопроцентный по матери и отцу еврейский юноша, записанный в паспорте Виталием, познакомился с курносой, белокурой и пышноволосой украинской девушкой Галей со странной фамилией Могила. Втрескался в неё «по уши». В школе и вне школы мой друг говорил только о Гале и в любую погоду провожал ее из школы домой на окраину города. А после нескольких месяцев таких проводов выяснилось, что, во-первых, Галя и не думала отвечать влюбленному взаимностью, а во-вторых, как выразилась она: «мiй батько на дух не переносить яврейчикiв». И они расстались. По этому поводу в классе шутили: «Пылкая любовь Вили ушла в Могилу».
Как-то Виля, переживший трагедию неудачной любви с Галей, в школе под большим секретом показал мне стихотворение, напечатанное под копирку на папиросной бумаге. Оно называлось «Мы - евреи». При этом предупредил: - Хотя это стихотворение сочинила известная поэтесса и лауреат Сталинской премии Маргарита Алигер, но оно запрещено. Поэтому дома сам прочти и никому не показывай. За него могут арестовать. А завтра же верни…
- Откуда это у тебя? – с удивлением спросил я.
-У надежного человека взяла сестра Тамара.
Впервые у меня, законопослушного комсомольца, в руках оказались запрещенные стихи. Я осторожно вложил листок в учебник «Русская литература» и закрыл портфель. Идя со школы домой, все оглядывался по сторонам, опасаясь, что за мной могут наблюдать. Дома в своей каморке за шкафом открыл портфель, взял учебник, достал стихотворение и стал читать:
«Мы - евреи» (Глава из поэмы «Твоя победа»)
И, в чужом жилище руки грея,
Старца я осмелилась спросить:
- Кто же мы такие?
- Мы - евреи!
Как ты смела это позабыть?!
Лорелея - девушка на Рейне,
Светлых струй зеленый полусон.
В чём мы виноваты, Генрих Гейне?
Чем не угодил им Мендельсон?
Я спрошу и Маркса, и Эйнштейна,
Что великой мудростью сильны, -
Может, им открылась эта тайна
Нашей перед вечностью вины?
Светлые полотна Левитана –
Нежное свечение берёз,
Чарли Чаплин с белого экрана –
Вы ответьте мне на мой вопрос!
Разве всё, чем были мы богаты,
Мы не роздали без лишних слов?
Чем же мы пред миром виноваты,
Эренбург, Багрицкий и Светлов?
Жили щедро, не щадя талантов,
Ни жалея лучших сил души.
Я спрошу врачей и музыкантов,
Тружеников малых и больших.
И потомков храбрых Маккавеев,
Кровных сыновей своих отцов,
Тысячи воюющих евреев –
Русских командиров и бойцов:
Отвечайте мне во имя чести
Племени, гонимого в веках:
Сколько нас, евреев, средь безвестных
Воинов, погибших в боях?
И как вечный запах униженья,
Причитанья матерей и жен:
В смертных лагерях уничтоженья
Наш народ расстрелян и сожжен!
Танками раздавленные дети,
Этикетка «Jud» и кличка «жид».
Нас уже почти что нет на свете,
Нас уже ничто не оживит…
Мы - евреи. - Сколько в этом слове
Горечи и беспокойных лет.
Я не знаю, есть ли голос крови,
Знаю только: есть у крови цвет…
Этим цветом землю обагрила
Сволочь, заклейменная в веках,
И людская кровь заговорила
В смертный час на разных языках…
(1946 год)
Под впечатлением этого стихотворения я впервые возгордился, что принадлежу такому талантливому, героическому и многострадальному народу. Долго не мог уснуть. Тяготило то, что это стихотворение не мог прочитать никому, даже родителям. Хорошо понимал, какое на дворе стояло время. Когда дома вечерами папе по «Рекорду» удавалось на коротких волнах поймать «Голос Америки» и, несмотря на глушение, что-то на русском языке уловить, он рассказывал маме и мне, что в Москве и Киеве идут показательные суды и аресты членов Еврейского антифашистского комитета, а его председатель Лозовский, который во время войны был начальником Совинформбюро, исключен из партии и арестован. По любому доносу человека могли судить и отправить в лагеря, не только за запрещенные стихи или политический анекдот, а даже за то, что, заполняя графу в анкете, скрыл или неточно изложил какой-то факт...
На следующий день в школе я, делая вид, что обсуждаю с Вилей заданное на дом сочинение, дал ему учебник со стихами Маргариты Алигер.
- И как? – спросил Виля. - Если б раньше я это знал…
- И что бы тогда сделал?
- Ко многим вещам относился б по-другому…
Виля со словами «посмотрим, сказал слепой» (шуточки у него были припасены на все случаи), втиснул мой учебник с запрещенным стихотворением в свой портфель, и мы поспешили в класс.
Прочитанные стихи о заслугах перед человечеством моего, расстрелянного и замученного фашистами народа, тогда не позволили мне знать о глубинных причинах, которые привели к трагедии еврейства в СССР, и не помешали продолжать верить в партию и Сталина. А эта вера, как я, наивный, думал тогда, даст мне право добиться в жизни многого, а также писать, и судить обо всем…
