Московские волнения, сибирские катаклизмы, потоки сообщений о том, что высочайшие приказы, которые принудят хозяйство к росту, а подданных — к довольству, вязнут как в трясине, — все это придает празднованию двадцатилетия правления Владимира Путина некоторый минорный оттенок. Но в действительности как раз указывает, что цели, к которым сознательно или инстинктивно так долго и упорно шел режим, почти достигнуты. В той мере, конечно, в которой заведомо утопические задачи вообще могут выполняться.

Удивительное дело. Человечество, кажется, даже толком не осознает, какой грандиозный, ни на что не похожий проект осуществлен в нашей стране.

Назовите хоть одну большую державу, где для избрания любого из многих тысяч местных депутатов требуется отмашка верховной власти. Где будущие «выборные» начальники краев и областей обязаны сначала приобрести сержантские навыки в специально организованной для них учебке. Где представительные учреждения — фабрики запретов. Где варианты застройки сквера в нескольких тысячах километров от столицы несут к главе государства.

«Утопия — нечто фантастическое, несбыточная, неосуществимая мечта», — разъясняет нам «Википедия». И оказывается в корне не права. В нашей державе по воле начальства и при поддержке части народа несколько раз осуществлялись различные утопии, т. е. попытки соорудить земной рай. Все эти начинания в итоге терпели неудачу, но далеко не сразу. На утопии царистские тратить время сейчас не будем, но последняя по счету, советская, у многих еще на памяти.

Ее стержнем было создание супермощной страны по детальному плану, начертанному начальством, при полном запрете каких бы то ни было рыночных отношений и расправе с их носителями.

Разумеется, при буквальном исполнении этой идеи жизнь бы остановилась. Но все табу можно было обойти, соблюдая особые ритуалы и, разумеется, идя на риск. Хозяйственные начальники покупали и продавали материальные ценности, обмениваясь если не деньгами, то услугами и «фондами». Простонародье кормилось разными промыслами, платя проверяльщикам легальную и нелегальную мзду.

Все это известно. Из сегодняшнего дня нам важно видеть другое. Что на какой-то стадии своего существования советская система достаточно окостенела, чтобы исключить какую бы то ни было эволюцию. Все, что выглядело как шаг назад от утопии, в ее глазах стало немыслимым. Скажем, легализовать малый и средний частный сектор было в интересах страны и, отвлеченно говоря, также в интересах сохранения режима. Но абсолютно невозможно представить себе при Брежневе официальную реставрацию капитализма в каких-либо отраслях экономики или, допустим, в отдельно взятом городке. Для номенклатуры это значило бы отречься от себя. Кстати, коррупция таким отречением не была, поскольку считалась нелегальной и на нее обычно смотрели сквозь пальцы.

Советская утопия зашла слишком далеко и уже не могла плавно демобилизоваться. Поэтому, пережив фазу застоя и гниения, она должна была в итоге просто рухнуть. Что и случилось.

Сильно упрощают те, кто сегодня объясняет отказ начальства сдать назад перед столичными протестами лишь страхом «проявить слабость». Для властей отступить — значило бы отречься от самих себя, демонтировать свою новопостроенную утопию. А она именно сейчас подошла к черте, за которой эволюция для нее станет невозможной.

Вот как изображает работу вертикали один иронически мыслящий наблюдатель: «Сказка о красной шапочке в современной России. В изложении Следственного комитета: „В Коми было найдено тело 15-летней девочки, которая умерла после нападения волка. Уточняется, что СК региона возбудил уголовное дело о халатности. В ходе расследования будет оценена деятельность органов местного самоуправления по поддержанию безопасности местных жителей и должностных лиц Министерства природных ресурсов и охраны окружающей среды Республики Коми. Они занимаются регулированием численности волков в регионе.“ Интересно, что никто при этом не заинтересовался личностью волка. Видимо потому, что его, в отличие от лесника, еще ловить надо».

Пока прискорбное событие не произошло, никакие риски никого не интересуют. А вот когда оно состоялось, целая орава должностных лиц сразу попадает в сети контрольно-охранительных органов и должна будет доказывать им невиновность и непричастность, независимо от того, очевидны они или нет. Со своей стороны, бесчисленные контролеры и охранители всегда правы и никогда не отвечают ни за какие проблемы и беды. Новейшие истории о наводнениях и пожарах — о том же самом.

Стержнем нынешней российской утопии, которую с некоторой натяжкой можно назвать путинской, является стремление предписать с самого верха абсолютно все и всем. Для реализации этой задачи создана не имеющая аналога в российской и мировой истории машина проверок, контроля и наказаний, называемая для краткости вертикалью власти.

Не будем преуменьшать уникальность этой системы. В африканских странах наличие сильных и активных оппозиционных партий — обычное дело. В мадуровской Венесуэле несколько губернаторов ключевых штатов — противники режима. Почти полная (а может, уже и полная?) неприемлемость для нашей высшей власти несанкционированного избрания гражданами кого-то ею не сертифицированного даже и на самую скромную должность говорит об удивительном радикализме новейшей нашей утопии.

Да, в отличие от своей советской предшественницы, она не запрещает рыночные отношения. Но только при условии их согласования наверху и полной последующей подконтрольности госмашине («прозрачности»). Нынешний средней руки капиталистический магнат чувствует себя гораздо менее свободным, чем усредненный советский гендиректор какого-нибудь научно-производственного объединения. Гендиректор, конечно, в своих управленческих решениях барахтался в общем застое, но хотя бы мало кого боялся. А магнат тоже крепит хозяйственный застой, однако при этом с полным основанием живет в страхе. В любой момент его за что-нибудь потянут. Или ни за что.

В страхе, добавим, живет и гражданский чиновник, и народный избранник, и большой начальник из органов. Кругом враги. Для себя можно организовать очень много благ — гораздо больше, чем при СССР, — но ведь и покарать могут за что угодно. Или, опять-таки, ни за что. Утопическая вертикаль ничего не гарантирует своим звеньям.

Когда началось ее строительство? Нет, не в «путинском» августе 1999-го. Желание все централизовать, пусть и в умеренном еще виде, обозначилось в начале 90-х, а в 98-м, после дефолта, стало навязчивой идеей как номенклатуры, так и масс.

Можно ли назвать победу этой утопической концепции идеологическим и организационным триумфом спецслужб? В этом что-то есть, но не все. На рубеже XX и XXI веков вера в централизаторство стала у нас всеобщей.

Помню разговор с прогрессивным финансовым экспертом. Дело было в самом начале 2000-го, Путин уже правил, но еще не был президентом. Этот вежливый профессионал, в будущем вице-премьер, излагал принципы грядущей бюджетной реформы. Ее задачей было отобрать доходные источники у регионов и передать их в центр. Он напоминал, что на местах деньги разворовывают, а федеральная власть, как ему казалось, потратит их на пользу общества. О том, что второе его предположение ошибочно, а плановая дефицитность местных бюджетов сделает регионы и МСУ марионетками центра, он не догадывался. И я тоже.

Скажете, это было давно. Но и сегодня, к примеру, Минфин, воспринимаемый как одно из самых продвинутых наших ведомств, перманентно борется с неформальной (т.е. неподконтрольной властям) занятостью, в которую вовлечены десятки миллионов людей. Общественный ущерб от разгрома значительной ее части никоим образом не компенсируется налоговыми выигрышами. Моноидея контроля охватила если не всю целиком, то уж явно преобладающую часть властной машины. Спецслужбисты и контролеры выражают ее лишь более простодушно и прямолинейно, чем прочие.

Владимир Путин заслуженно олицетворяет эту утопическую систему, поскольку всегда разделял ее принципы и возглавлял государство если и не на всех фазах ее строительства, то на самых дерзких. Централизаторская мечта осуществилась бы и без него, но вряд ли зашла бы так далеко. Осталось только убедиться, критически далеко или еще нет. Ведь кроме почти доведшей себя до совершенства властной машины есть еще и народ. А его верность утопии уже не так очевидна, как двадцать лет назад.

Сергей Шелин

Росбалт