(Часть первая)
В первых числах октября вечером наш эшелон прибыл в Новосибирск. Сквозь туман я увидел громадное здание вокзала. Из вагона на мокрый от тающего снега перрон мы выгрузили наши узлы, сумки, чемоданы… Трудно описать, что творилось на станции. Гудки паровозов, лязг проходящих поездов. Перрон переполнен людьми. Мама, оставив меня и Любу охранять вещи, с Фридой схватили в обе руки все, что смогли унести, скрылись в дверях вокзала. Мама вернулась, наверное, через час. «Пассажирский зал,- сказала она, - забит беженцами, все скамьи заняты, но нам удалось найти свободное место на полу. Отойти от него нельзя: тут же прихватят другие люди. Там с вещами осталась Фрида. К ней перенесу остальные вещи…».
Когда с нами остались три сумки, мы с Любой подняли их и, следуя за мамой, сделали последнюю «ходку». Пробираясь мимо громоздких скамеек, кресел и перешагивая через людей, лежащих на кафельном полу, мы оказались в самом центре огромного, ярко освещенного электрическими лампами «зала ожиданий». Сначала выложили из сумок котелок, чайник, посуду и мыло. Затем на холодный пол положили матрасы и теплые вещи (опыт был приобретен в «товарнике»). А большие узлы мама и Фрида оттащили в «камеру хранения».
Мы, утомленные, только прилегли, моментально уснули. Ночью проснулись от дикого крика: «Боже мой, меня обокрали… Милиция, где милиция?». Осмотрелись: наши вещи - на месте. Но доспать до утра не удалось. Ровно в пять всех спящих на скамьях, креслах и полу (а это, наверное, тысячи человек) бойкие уборщицы подняли и, безбожно матеря, всех с помощью милиционеров выгнали с вещами из зала ожидания на улицу: для санитарной уборки. Так было и впредь…
По вокзальному радио объявили: «Каждый беженец, чтобы получить в эвакопункте разрешение на проживание и горячее питание, должен пройти санпропускник».
Первыми утром туда мы отправились с Любой. Санпропускник находился рядом с камерой хранения. Там мы получили по обмылку и по белой тряпке (вместо полотенца). Люба зашла в женскую душевую, а я в предбаннике, оставив свою одежду в деревянном шкафчике, зашел в наполненную моющимися мужскую душевую. Помню, с каким наслаждением я из тазика обливал себя струями горячей воды. Когда вышел из душевой, открыл шкафчик и начал одеваться, ощутил очень неприятный запах. Выскочив из предбанника, обратился к дежурной с красной повязкой:
-Тетенька, почему моя одежда и туфли так противно пахнут?
-Мальчик, ты сколько был в дороге?
- Почти месяц.
-За это время мылся в бане?
-Нет.
- А чесался?
- Очень. Даже раздирал кожу до крови.
- У тебя были вши?
- Были. Но мы их давили...
- А ты знаешь, что через них передается сыпной тиф. А от него умирают… Пока ты, сынок, мылся, санитары перенесли твои вещи в камеру, там их жаром обработали химией и побили всех вшей. Теперь ты у нас прошел полную санобработку. Молодец!
Выйдя из душевой, я, не дождавшись Любы, стал в очередь к окну, где выдавали справки. За окошком увидел красивую, черноволосую молодую женщину, чем-то похожую на мою сестру Женю. Она, спросив фамилию, имя, отчество и возраст, записала в конторскую тетрадь, затем, не знаю почему, мне улыбнулась и выдала справку.
Довольный своей чистотой и получением справки, я вернулся на наши «спальные места». Люба пришла со справкой позже. В этот же день мама и Фрида получили такие же справки, и мы на кухне эвакопункта начали получать горячие обеды: суп, кашу, по 150 граммов черного хлеба и заварку чая. А кипяток из крана можно было наливать круглые сутки.
Вечером, идя за кипятком, я увидел киоск «Союзпечати». Как хотелось купить газету, узнать новости! Ведь после Харькова мы ничего не знали, что происходит на войне. Но денег у меня не было. Возвращаясь с кипятком, у киоска я, набравшись нахальства, подошел к мужчине в очках, читающему «Правду», и спросил: - Дяденька, скажите, пожалуйста, где сейчас проходит фронт?
Он недовольно оторвался от газеты и сквозь очки окинул усталым взглядом меня:
- Ты откуда будешь, сынок?
- Из Полтавы.
- Плохие новости, - он закашлялся. - Немцы взяли и Киев, и твою Полтаву. А фронт - перед самой Москвой…
Дни нашего проживания на вокзале проходили в ожидании весточки от папы. Если немцы в Полтаве, где же сейчас он? Жив ли? Трудно было представить, что по полтавским улицам и паркам теперь гуляют фашисты. Что с нашими друзьями, с Фёдоровной, соседями? Папа обещал, что будет писать на «Новосибирск, вокзал, до востребования». Мама дважды в день наведывалась в почтовое отделение вокзала, но ни писем, ни извещений о багаже не было. А если б он и прибыл, где б мы его разместили?
Чтоб я не скучал, Люба в киоске купила и подарила мне игру «домино». В деревянной коробке, которая открывалась и закрывалась фанерной крышкой, столбиками лежал комплект блестящих пластмассовых костяшек. Эта неброская коробка с костяшками «домино» была с нами в эвакуацию и войну, а позже многие десятилетия помогала моим родителям одолевать скуку и болезни до последних дней их жизни.
Через несколько дней после приезда в Новосибирск мама разрешила мне выйти на улицу, «подышать свежим воздухом».
Натянув на себя теплый свитер, шапку, надел ботинки с калошами и вышел на привокзальную площадь. Затем по правой стороне широкого проспекта направился к центру города. Шел мелкий снежок. Еще в Полтаве, «путешествуя» с тётей Гисей по карте СССР, я узнал, что в Новосибирске протекает великая сибирская река Обь. Я надеялся, как приеду сюда, обязательно её увижу.
Остановил первого встречного мальчишку. Он был в картузе, черной телогрейке и сапогах, которые «просили каши». В ответ на мой вопрос: -А где у вас протекает Обь?, он, презрительно сощурив губы, закричал: -Понаехали тут, сволочи -вакуированные. И так от вас никакого житья нету. А теперя нашу Обь захотели! Отвали - пока цел!
Мне, еврейскому мальчику, стало так обидно от этих несправедливых слов, которые услышал в чужом городе от русского сверстника, что чуть не заплакал. Обошел обидчика стороной и ускорил шаг. Но вспомнив, что мама запретила далеко отходить от вокзала, повернул назад. Только теперь со стороны я увидел целиком огромное по величине и необычное по архитектуре здание вокзала, который дал приют, обогрел и накормил нас, как и тысячи, таких как мы, эвакуированных беженцев.
У главного входа в вокзал я набрался смелости, подошел к грозной на вид пожилой женщине в железнодорожной форме с красной повязкой на рукаве и спросил:
- Тётенька, мне говорили, что недалеко от вокзала течет Обь. Гуляя на проспекте, я никакой реки не увидел...
Женщина метнула на меня строгий взгляд, но вдруг смягчила его и, ласково потрепав рукой мою шапку, сказала. - И правда, наша кормилица - Обь, тут недалече. Но не на проспекте, где ты гулял, а там,- показала в противоположную сторону,- за платформами и железнодорожными путями… Тебе одному туда не дойти…
Мы уговорили маму пойти в горсовет, похлопотать насчет жилья. Когда она вернулась, рассказала, что была на приеме у секретаря горисполкома. Просила направить ее и двух сестер на любую работу и дать любое жилье. Секретарь ответил, что Новосибирск уже «по завязку» заселен эвакуированными инженерами, техниками, рабочими с их семьями из Москвы и Ленинграда. «А нынче, - добавил он,- к нам еще приехали сотни крупных ученых и известных артистов. На носу зима, а где их поселить, не знаем...»
- Что же нам делать? Оставаться зимовать на вокзале? - спросила мама.
- Езжайте на юг. Там и зимы теплее, и приезжих будет поменьше, - посоветовал секретарь.
Продолжение в следующем номере
